Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы] - Сергей Трахименок

— Правильно, — поддержал Узякин, поэтому я сейчас позвоню в управление…

— Есть лучший вариант, — перебил его Внучек. В корпусе три телефона: здесь, в спецчасти и оперчасти. Расходимся по кабинетам и каждый через своих коллег постарается урвать часть информации о захватчиках и заложниках. Мы звоним в Н-ск, а Дмитрий Иванович в Тараканино: одна из его рот несет там охрану. Разбегаемся?

— Разбегайтесь, — скомандовал Узякин, — я как старший оперативный начальник останусь здесь.

Арбузов, — кричал начальник колонии в окно кабинета врача санчасти. — Повезло вам: прокурор области был в командировке в Каминске и теперь вылетел к нам на вертолете. Отпусти женщин хотя бы, все выглядеть лучше будешь перед прокурором.

— Мне с прокурором детей не крестить… прилетит, поговорим, — сказал Буза даже не отдернув шторку окна.

Буза был занят. Он в очередной раз проводил «работу» с заложниками. Делал он это так, как когда-то делал один из «воспетов»[19] в ВТК, где Буза отбывал первый срок. Он ходил туда-сюда рядом со скамейкой, на которой сидели женщины и прикованный к батарее водяного отопления Виктор.

— Еще раз повторяю, — говорил Буза тоном учителя начальных классов, — вам ничего не сделают, если вы не начнете геройствовать. Это относится к вам, гражданин начальник. Сидите спокойно, все, что вам нужно, дадим, надо пить — пожалуйста, надо есть — ноу проблэм, в туалет — Шнырь проводит, станет поспокойнее — руки развяжем. У нас к вам ничего нет. И у вас к нам ничего быть не должно. Ты на Хряка зла не держи, ты вон какой здоровый (Буза был тонким психологом и знал, на каких струнах мужского самолюбия можно сыграть в присутствии женщин), Хряк не стал бы тебя бить, но, сам понимаешь, у нас правило: ты нам не мешаешь — мы тебя не трогаем.

Хряк и Шнырь стояли в коридоре и смотрели на беседу через проем открытой двери. На подвижном лице Шныря была написала полная поддержка всего, о чем говорит Буза. Хряк же чуть кривился: он был человеком, о которых в зоне говорят «живет на кулаках», и к болтовне относился с презрением.

— Шнырь, — сказал Буза своему подручному, закончив воспитательное мероприятие, — дуй к дверям, менты там пост установили, скажи, чтобы пожрать принесли.

— Понеслись, как душа в рай, — сообщил Шнырь, — вернувшись через минуту.

— Заберешь шамовку, — инструктировал его Буза через несколько минут, — скажешь, чтобы поставили и отошли, скажешь, что первое движение в сторону двери, и заточки у них в горле.

Спустя четверть часа заложники были отгорожены от захватчиков ширмой, за которой в обычное время осматривали больных, а посредине кабинета сооружен стол, в центре которого стоял бачок с кашей, в которой плавали кусочки мяса, рядом лежали алюминиевые ложки, и булка черного ждала своей участи.

Шнырь затащил из коридора скамейку и спросил Бузу:

— Начнем?

Буза словно не слышал его. Он долго держал паузу, в ходе которой Шнырь почувствовал себя полным ничтожеством, а потом произнес:

— Ты, что — зачуханец? Смотайся еще раз, скажи, что нужны ложки и вилки из ментовской столовой и тарелки тоже, и пусть кончат шутить, козлы, и чай пусть принесут, да не в отрядах возьмут, а у себя пошарят.

С чаем, вилками и тарелками дело шло не так споро, и Шнырь и Хряк чуть было не изошли слюной. Шнырь даже стал побаиваться, что Бузе вздумается выбросить холодную кашу и потребовать новой.

Но вот все, что требовалось, оказалось на столе. Однако Буза опять не торопился. Он сходил к входным дверям, проверил, надежно ли приперты они столом и шкафом. Даже если их вышибут тараном, на это уйдет секунда, другая, да еще десять метров по коридору, за это время заложники будут трижды мертвы: Буза слов на ветер не бросает…

Потом он вернулся в кабинет, но не сел на скамейку, а кивнул Шнырю. Шнырь понял его и пошел за ширму. Никто из заложников есть не согласился, только после этого, поощренный взглядом Бузы, Шнырь двумя сложенными ложками разложил кашу и мясо по тарелкам, дождался, пока ложку возьмет Буза, и начал метать, Хряк поглощал пищу, как рвал, два жевка и ложка снова устремлялась в тарелку.

Один Буза ел неторопливо, словно не отбыл восемь суток в ШИЗО, а был пресыщен пищей, прежде чем поднести ложку ко рту, он медлил, будто раздумывая, делать ему это или не делать. И здесь становилось ясно, почему на воле Бузу принимали за сына большого начальника. И не только принимали, но Буза и сам нередко представлялся таковым.

— Папа у меня член ЦК, — говорил он, — а мама простой врач.

Он не был мошенником, но вполне мог стать, ибо в нем был талант артиста и то, что помогает не только выжить в зоне, но и управлять другими, — воля, которая непонятным образом размещалась в его тщедушном теле.

После еды Буза и Хряк закурили по сигарете. Шнырь, решивший было сбросить грязные тарелки в угол кабинета, в последний момент передумал, потому что натолкнулся на взгляд Бузы и понял, что тому это не понравится.

Он унес тарелки и вилки из комнаты и вернулся с кипой «Медицинской газеты», которую выписывал на санчасть находящийся в отпуске начальник медслужбы колонии.

Шнырь ловко скрутил из газет несколько фитилей, замотал руку халатом Валентины, взял этой рукой кружку с водой, зажег один из фитилей и поднес ко дну кружки. Меняя фитили, Шнырь быстро довел воду до кипения, бросил туда пачку чая и опять поднес фитиль к кружке. Пенная шапка вспучилась и чуть было не выплеснулась на пол, но Шнырь убрал огонь, а затем еще несколько раз подносил его ко дну кружки, заставляя шапку то появляться, то исчезать.

Затоптав последний фитиль, Шнырь поставил кружку на стол, закурил сигарету, сдул с чая коричневую пену, сделал небольшой глоток и передвинул кружку Бузе. Тот выждан некоторое время, сделал свой глоток, после чего подвинул кружку Хряку и затянулся «Примой».

— Кайф, — сказал Шнырь, когда кружка вновь пришла к нему.

Буза и Хряк ничего не ответили, но по их лицам было видно, что они с этим согласны.

— Ну, чем богаты? — спросил Узякин Внучека и Собинова, когда те возвратились в кабинет начальника изолятора.

— Чем богаты, тем и рады, — ответил один Внучек не слишком любезно, потому что ничего интересного и нового он в информационную копилку «тройки» не внес. Он только что связался с начальником отделения, тот позвонил по оперсвязи в Н-ск, а там сообщили то, что уже было известно: «какие-то осужденные, захватили каких-то заложников». Кто они? Что представляют из себя заложники? Что толкнуло на этот шаг первых и в каком состоянии вторые? Не ответив на эти вопросы, нельзя было планировать мероприятия по освобождению.

Но Внучек напрасно злился на своих коллег. Коллеги Узякина и Собинова тоже ничем не помогли.

— Слушай, Кутузов, — бесцеремонно обратился к Собинову Узякин, — а ты куда звонил? В Н-ск, что ли?

— Да, — чистосердечно сознался Собинов.

— Ну ты даешь, что они в Н-ске за триста верст от Тараканино могут знать, тебе же советовали позвонить в Тараканино.

— Я звонил, но там все время сбрасывает, и идут короткие гудки.

— Короткие гудки, короткие гудки, — передразнил его Узякин, — ну КГБ, помогай коллеге. Я знаю, у тебя везде свои люди.

— Пиши номер на бумаге, — сказал Внучек Собинову.

Пока комбат искал ручку, Внучек набрал 07 и связался со старшей телефонисткой.

— Марина Владимировна, помочь надо спецслужбам, срочненько номер в Тараканино. Давай телефон… Разговор на наш счет.

Собинов занимал телефон добрых двадцать минут. Он что-то записывал на листке бумаги, переспрашивал командира роты охраны, опять что-то записывал. К концу разговора он основательно взмок от такой непривычной «интеллектуальной» работы.

— Ну? — спросил его Узякин, когда тот положил трубку телефона на рычаг.

— Наливай, — словно не слыша Узякина, произнес комбат. Ему было приятно, что Узякин хоть как-то зависит от него, и он хотел оттянуть момент, когда утратит преимущество в информированности.

Михалыч поставил чашки на стол и разлил остывший чай.

— К чаю, к сожалению, дать ничего не могу, — сказал Михалыч, — даже «дунькина радость» сейчас дефицит, на отоварку не хватает.

— Да-а, — подколол его Узякин, — времена настали, даже в тюрьме стало плохо жить, докатились…

— А что вы имеете против тюрьмы, — обиделся Михалыч, — тюрьма как тюрьма, не хуже многих.

— Ну что ты, — продолжал язвить Узякин, поддразнивая своего бывшего заместителя, — она одна из лучших.

— Так оно и есть, — вмешался Внучек, защищая Михалыча, с которым ему приходилось часто работать и одновременно стараясь не задеть самолюбие Узякина, — я в своей жизни много тюрем видел и прямо скажу, у Михалыча здесь порядок, во всяком случае, никто не голодает и вшивости нет.

Узякин и сам понимал, что говорил ерунду, зашел слишком далеко и был благодарен Внучеку за вмешательство.